---

СТРАНИЦЫ: 1    2    3    4    5

    Никитин, несмотря на свое скептическое отношение к замыслам Парфенова, все же поступил по-честному и выставил посты в тех местах, где единственная дорога входила и выходила из села. Кроме того, патруль из трех бойцов патрулировал село по периметру. Как рассудил капитан, пусть лучше солдаты занимаются привычным делом, чем беспорядочно толпятся в доме или во дворе, обмениваясь сплетнями и морально разлагаясь.
    Но и караульным на постах, и патрулям, было дано строгое указание: местных жителей понапрасну не дергать, баб, детей и стариков вообще не задерживать. Что же касается взрослых мужиков – лишь опрашивать куда и зачем те идут, не раскрывая цели этих вопросов. Собственно, о том, зачем перед самым отъездом понадобился весь этот балаган с постами и патрулями, Никитин не стал рассказывать даже сержанту Краско и старшине Егорову. Ограничился кратким: «на всякий случай».
    Главную роль в том, что капитан пошел на поводу у политрука и чуть ли не всех бойцов отряда туда же повел, сыграли, конечно, не воспоминания о виденном и пережитом в жуткой зловонной штольне, а его вполне естественное желание помочь Парфенову в поисках убийцы. Но и мысли о том, что в каменоломне и селе происходит нечто странное, выходящее за рамки здравого смысла и, возможно, взаимосвязанное, не покидали голову Никитина. Сомнения и размышления о том, что в рассказах Парфенова и Меднека может оказаться хотя бы толика правды, вызывали у капитана нервную дрожь. Он не был суеверным, но, как и многие другие советские люди, обращал внимание на приметы, вроде переходящей дорогу черной кошки или разбитого зеркала. И хотя никто не мог бы упрекнуть Никитина в трусости, когда дело касалось службы и долга, в душе он оставался обычным человеком, со свойственному человеку страхами. Особенно унаследованным от далеких предков страхом перед неведомым и непознаваемым.
    Расстановка и проверка постов на некоторое время отвлекла Никитина от неприятных мыслей. Он проверил, как чувствуют себя раненые в каменоломне. Заглянул в кузов полуторки, куда погрузили завернутое в плащ-палатку тело убитого Звягинцева. Покончив, наконец, с этими обязанностями, он снова стал задумываться и ловить себя на том, что то и дело смотрит на часы, прикидывая, долго ли еще до захода солнца. Надо было чем-то заняться.
    Тут Никитин вспомнил о единственном захваченном их отрядом пленном – немецком майоре Лиланде. Немец под усиленной охраной сидел в том же подполе, где до этого держали Белкина. Хорошо бы его допросить, да вот незадача – единственный, кто мог бы проводить допрос на немецком – лейтенант Парфенов.
    Капитан вернулся в дом старосты, но не застал там ни Меднека, ни Парфенова, которые в это время встречались с кузнецом. Никитин хотел было плюнуть на допрос, отложить его до возвращения в город, но тут на глаза ему попался внук старосты.
    - Михась, у вас в селе кто-нибудь в немецком смыслит?
    - Мало кто. По-румынски-то многие знают. Хотя… отец Григор точно по-немецки говорит, - ответил Михась, - Когда немцы в селе были – он с ними балакал, как я с вами сейчас.
    Привлекать к допросу священника, который, по слухам, симпатизировал немцам, да к тому же наорал на капитана во время последней встречи, Никитину совершенно не хотелось.
    - А кроме него?
    - Ну, я немного знаю, - немного заносчиво сказал Михась, - В школе в Унгене учили немецкому. А вам для чего нужно-то?
    - Немного – это сколько? – заинтересовался капитан, - Переводить сможешь?
    Парню страсть как хотелось поучаствовать в допросе, да еще в качестве переводчика, но он, здраво оценив свои знания, признался:
    - Ну, не так чтобы много. Могу спросить имя, откуда родом, сколько лет и всякое такое. Военные тайны выведывать не берусь.
    - Сойдет для начала, - решил Никитин, - Ум хорошо, а два лучше. Слово ты переведешь, слово я, об остальном догадаемся. Пойдем, побеседуем с нашим недобитком.

    Угли в горне все еще светились тускло-красным, напоминая Парфенову глаза виденного им чудовища. Когда же кузнец энергичными движениями стал качать мехи, горн загудел, угли стали золотистыми, местами столь яркими, что больно было смотреть. Пока плавилось серебро, кузнец изготовил формы для отливки, используя для оттисков патроны от пистолета Парфенова. Сперва он аккуратно, чтобы не рассыпать порох, отделил пули от гильз. Затем, смазав пули маслом, вдавил их в кусок мягкой глины. Оставшиеся в глине углубления в точности повторяли форму пуль. Наконец, тонкой блестящей струйкой расплавленное серебро полилось из тигля на форму, заполняя углубления.
    Парфенов, типичный городской житель, никогда не бывавший в сельской кузнице, завороженно наблюдал за этими манипуляциями, с любопытством разглядывал массивную выщербленную наковальню и грубые инструменты из почерневшей от времени и копоти стали, лежащие на верстаке и развешанные на стенах. Вероятно, ими пользовался еще отец, а то и дед нынешнего хозяина кузницы. Но и на часы Парфенов не забывал поглядывать, помня, что в темноте выследить и справиться с чудовищем будет гораздо сложнее.
    - Серебро должно остыть само, - сказал Златов, - Если окунуть форму в воду, она размокнет, развалится и пули будут испорчены, придется начинать с начала. Подождем немного.
    Парфенов предложил кузнецу и старосте по сигарете, они присели на лавку и закурили. Одна мысль не переставала крутиться в голове лейтенанта. Какова же все-таки была причина первого убийства, после которого и началась вся нынешняя кутерьма? Оборотень жил в селе среди людей не день и не два, но до приезда отряда не убивал столь открыто и явно. Так что же взбрело ему в голову, чего он хотел? Подставить советских солдат? Мол, один из них пытался изнасиловать и убил местную девушку, какой негодяй! Подставить конкретно Белкина, добиться суда над ним? А кому из местных это могло быть нужно, и главное – зачем? Нет, все указывало на то, что армейский значок в руке девушки – либо случайное совпадение, либо идея, зародившаяся уже после того, как оборотень расправился со своей жертвой. От размышлений над этой, кажущейся неразрешимой, проблемой у Парфенова вновь разболелась ушибленная голова. Но он ни на минуту не позволял себе расслабиться и отбросить этот спутанный клубок, все еще надеясь найти кончик нити, что позволит его распутать.
    «Если бы мы не явились в село – произошло бы убийство, или нет? – задал сам себе вопрос Парфенов, и сам же ответил, - Скорее всего – нет. Значит, появление и какие-либо действия солдат так или иначе спровоцировали оборотня на убийство. Вероятно, необдуманное, совершенное в гневе или спешке… Так, а почему я говорю о солдатах во множественном числе? Виноват, по-видимому, лишь один. В чем виноват? Проклятье, не знаю! Хорошо, у нас есть два несомненных слагаемых преступления: убийца и жертва. И, допустим, есть некий третий – тот, кто спровоцировал или подтолкнул убийцу. Итак, важны трое; остальных можно отбросить. Марица Златова – жертва. Неизвестный убийца-оборотень. И кто-то из наших солдат – третий. Трое… Что их может связывать? Бермудский треугольник какой-то… Стоп, при чем тут Бермудский?! Треугольник ведь может быть и…».
    Парфенов вздрогнул от внезапного озарения, и одновременно от боли, когда забытая и догоревшая сигарета обожгла ему пальцы. Он отбросил окурок, вздохнул, подбирая слова, и повернулся к сидящему рядом кузнецу.
    - Товарищ Златов… - начал было лейтенант.
    - Мартин, - перебил его кузнец.
    - Хорошо, Мартин. Вы… ты извини, не хочу сыпать соль на рану, но я должен задать несколько вопросов про Марицу. О ее, скажем так… личной жизни. Если уж у кого и спрашивать – то у тебя, согласен? Это не из праздного любопытства.
    - Олег верно говорит, - поручился за Парфенова Меднек, - Ежели что спросит – значит, для дела надо. Не сердись на него.
    Златов помрачнел, но кивнул.
    - Спрашивай, о чем считаешь нужным.
    - У Марицы был ухажер? Парень, с которым она встречалась?
    - Нет, она ни с кем не гуляла. Дружила, конечно, со многими ребятами. Но это раньше, лет до пятнадцати. А потом, как война началась, парней-то ее возраста не осталось, с кем ей встречаться…
    - Точно? – Парфенов ощутил горькое разочарование; похоже, и этот путь никуда не приведет, - Может, она все-таки выказывала интерес, говорила о ком-то, к кому неравнодушна?
    - Не могу припомнить ничего такого, - подумав, ответил Златов, - Она была доброй веселой девочкой, со многими общалась, ко многим относилась тепло. Но не в том смысле, что ты имеешь в виду. Будь она в кого-то влюблена, уж я бы, наверное, заметил. Можно, конечно, жену мою спросить, да я думаю, толку не будет. В селах такие вещи долго в секрете не держатся, особенно если хоть одна баба узнает. Знала бы жена – знали бы все.
    - И мне тут нечего добавить, - сказал Меднек, - Раз уж родители ничего не знали, то я и подавно.
    Не дождавшись продолжения расспросов от Парфенова, кузнец занялся изготовлением пуль. Серебро остыло, теперь оставалось лишь извлечь пули из формы, отполировать, чтобы убрать мелкие неровности, и вставить в гильзы на замену обычным пулям. Меднек раскашлялся и вышел из кузницы наружу, подышать свежим воздухом. Парфенов закурил еще одну сигарету и, задумавшись, следил за работой кузнеца.
    - На нее-то, конечно, заглядывались, - скорее про себя, чем обращаясь к Парфенову, пробормотал Златов, маленьким напильником устраняя едва заметные неровности на кусочке серебра, - Она ж такая красавица у меня… была, доченька моя, - кузнец всхлипнул, но взял себя в руки, - Знаешь, один мужик даже всерьез свататься хотел.
    Парфенов встрепенулся и встал. Его кольнуло необъяснимое, но сильное предчувствие, что он на верном пути, близок к разгадке.
    «Все это время, перебирая возможные мотивы убийцы, я искал в глубине, не замечая то, что на поверхности. Я упускал из вида одну из самых частых причин, ведущих к убийству. То, почему мужчина может убить женщину, даже если он был в нее влюблен. Неразделенная любовь и… ревность!»
    В его памяти отчетливо всплыла картина, виденная им в первый день после приезда в село: улыбающийся до ушей молодой боец с букетом полевых цветов в руках. А следом, он же – мертвый, окровавленный, с разорванным горлом. Убийца приходил не за Белкиным. И Звягинцева он убил не потому, что тот оказался на пути; он расправился именно с тем, с кем хотел.
    - Да только я его отговорил, - стоя у верстака спиной к Парфенову, продолжал кузнец, - Он же мне ровесник, ну какой из него, к черту, жених для Марицы? Да и человек, по правде сказать, дерьмовый, хоть и знакомый мой, выпивали иногда вместе. Ни дочке, ни жене говорить ничего не стал. Чего, думаю, напрасно говорить, если я сам против и отказал ему наотрез? Опять-таки, слухи пойдут, сплетни… Мужику тому обидно будет, еще злобу затаит.
    - А тот человек что же, не женат был? – спросил Парфенов.
    - Была у него жена, да пропала. То ли сбежала, то ли в лесу заблудилась, да сгинула, то ли руки на себя наложила… Темная история, всякое говорили. Бил он ее. Да я бы такому козу не отдал, не то что единственную дочь.
    Златов закончил работу, протер напоследок ветошью три патрона с блестящими серебряными пулями и протянул их лейтенанту. Парфенов привычными движениями снарядил магазин и вставил его в рукоятку пистолета. Передернул затвор – первый патрон скользнул в ствол без малейшей зацепки, и сел плотно, как влитой.
    - Отличная работа, спасибо, - сказал Парфенов, - А когда у него жена пропала?
    - Года полтора или около того назад.
    - А собака твоя? – Парфенов, почуяв след, выстреливал вопросы один за другим, как на допросе.
    - Что – собака? – не понял Златов.
    - Собака давно ли пропала?
    - Гм, да как бы не в то же время. А собака-то при чем? Не только у меня, у всех соседей подохли или пропали, словно мор прошел.
    - Этот человек и сейчас живет в селе?
    - Живет, а как же.
    - Он был в то утро, когда стало известно об убийстве, в толпе, окружившей наших солдат?
    - Может и был, не знаю. Меня-то там не было.
    - Еще что-нибудь странное или необычное в поведении этого человека можешь припомнить? Все, что угодно, любые мелочи, которые на первый взгляд выглядят незначительными.
    - Ну, даже не знаю… Пока ты не начал спрашивать – я и не задумывался как-то. Выпить любит, да кто ж не любит. Что мне – про запах рассказывать?
    - Что с запахом? От него по-особенному пахнет?
    - Какое ремесло – так и пахнет.
    - Имя? – нетерпеливо спросил Парфенов.
    И кузнец назвал имя. Оно было знакомо Парфенову.
    Выйдя наружу Парфенов поежился, когда порыв ветра прошелся по спине, вспотевшей после пребывания в жаркой кузнице. Накрапывал дождь, грозивший перейти в ливень. Солнце совершенно скрылось за свинцовыми тучами, и далеко ли осталось до заката можно было только догадываться.
    - Кажись, гроза будет, - заметил Меднек, в ожидании Парфенова присевший на чурбан у входа в кузницу, под скатом крыши, - Только этого нам не хватало.
    У Парфенова мелькнула мысль – не вернуться ли к дому старосты, чтобы переодеться в свою, пусть и не высохшую до конца форму. Но что так, что эдак, промокнешь насквозь, а каждая минута на счету.
    - Ну, что мы будем делать теперь? – спросил староста, поднимаясь и вскидывая ружье на плечо, - Куда идем?
    - Что значит «мы»? Вам не следует рисковать, - возразил Парфенов, - Я заварил всю эту кашу – мне и расхлебывать. Я в ответе за гибель нашего бойца, я должен найти его убийцу, будь он хоть оборотнем, хоть чертом с рогами. И я не позволю какой-то ублюдочной твари убивать моих людей!
    - Все верно, - ответил Меднек, - Но эта каша заварилась гораздо раньше, чем вы прибыли в наше село. Даже раньше, чем ты появился на свет. Может, даже до моего рождения. Берешты – мое село, я тут родился, вырос и состарился. Я в ответе за село и его жителей. Чувствую, я еще пожалею о том, что ввязался во все это, но я не позволю какой-то ублюдочной твари убивать моих людей!
    Парфенов, понимая, что сейчас не время спорить, кивнул.
    - Так вот почему вы взяли с собой ружье, - произнес он, - Но у вас же нет серебряных пуль.
    - Ничего, - староста похлопал ладонью по прикладу двустволки, темному от времени, покрытому бесчисленными царапинами, - Заряд крупной дроби из этой малышки заставит остановиться и призадуматься хоть оборотня, хоть черта с рогами. А там, даст бог, и ты подоспеешь с серебряными пулями.
    - Хорошо, идемте, - решил Парфенов, - К тому же, мне все равно потребовалась бы ваша помощь в поисках нужного дома, я же не здешний. У меня есть одна зацепка, но сперва нужно кое-что проверить. Не хотелось бы опять ошибиться и вломиться с оружием наизготовку к невиновному человеку.
    - Да уж, не забывай, что серебряные пули убивают обычных людей так же верно, как и нечисть, - заметил Меднек.

    Немецкий офицер, сидевший перед капитаном Никитиным, уже не выглядел таким испуганным и растерянным, как при первой их встрече в каменоломне. По мере того, как шло время и увеличивалось расстояние до штольни, где ему пришлось вплотную столкнуться с необъяснимым, мысли и чувства майора Лиланда приходили в порядок. Теперь даже темнота и мышиный шорох в подполе не вызывали у него паники, как поначалу, когда его заперли там. Убедившись, что его ведут не на расстрел, а всего лишь на допрос, Лиланд приободрился. Было приятно хоть немного побыть вне сырого и тесного подпола, пусть даже с двумя вооруженными солдатами за спиной. Темнота и сырость успели осточертеть Лиланду еще в штольне.
    Никитин просмотрел свои немногочисленные записи.
    - Итак, Эрих Лиланд, служивший в звании майора вермахта, что же интересного вы можете нам рассказать? – пробормотал он про себя, - Нет, Михась, все подряд не переводи. Спроси у него вот что: когда и при каких обстоятельствах он покинул свое подразделение? Командовал ли он ротой или, может, батальоном?
    Серьезный Михась, сидящий за столом по правую руку от капитана, старательно подбирая слова, сформулировал вопросы на немецком. То, что его допрашивает местный подросток сперва показалось Лиланду забавным, но, поразмыслив, он решил, что так даже лучше – может, удастся избежать некоторых неприятных или каверзных вопросов, сославшись на несовершенство перевода.
    - Я не покидал свою роту, - ответил Лиланд, - Те солдаты, вместе с которыми я был в подземелье – и есть остатки моей роты. Все, кто выжил, после того, как мы оказались в окружении. Плюс двое из румынской дивизии, они прибились к нам позже.
    - Что вы делали после того, как была разбита ваша часть?
    - Несколько недель прятались в лесу. Потом, когда кончились продукты, стали заходить в деревни и села. В те, где не было советских солдат, конечно.
    - Грабили местное население и мародерствовали, иными словами, - прокомментировал Никитин, выслушав перевод.
    Возможно, Лиланд понял слово «мародерствовали», или догадался по интонации, потому что он поспешно добавил:
    - Мы никогда не убивали никого из местных. Хотя, каюсь, иногда приходилось угрожать и отнимать еду. Мы были в отчаянном положении, поймите. Но у нас не было намерения продолжать боевые действия против вашей армии, мы просто хотели выжить и остаться на свободе.
    - Он правду говорит? – спросил Никитин Михася.
    - В нашем селе никого не убили, это верно, - ответил Михась, - А как в других – не знаю, слухов не доходило.
    - Все, что им было нужно, чтобы выжить – вовремя сдаться. Спроси, откуда у них грузовик? Не в лесу же они его прятали.
    - Нет, мы нашли брошенный грузовик уже после того, как вышли из леса, - ответил Лиланд, - Починили, как смогли, но его хватило ненадолго. Грузовик снова сломался, едва мы выехали из этого села.
    - Кстати, - вспомнил Никитин, - Вас ведь предупредил о нашем приближении кто-то из местных жителей, не так ли?
    Михась выслушал ответ немца, задал пару уточняющих вопросов.
    - Да, по всему выходит, их предупредил один из местных. Но немец не знает имени, а по описанию неясно. Говорит, какой-то мужик.
    - Опять «какой-то мужик», - проворчал Никитин, вспомнив разговор со Звягинцевым, но даже не подозревая, что речь может идти об одном и том же человеке, - А точно не пастор ваш, Григорий? Мне этот поп сразу не понравился.
    - Не, отца Григора не с кем не спутаешь, он как-никак единственный священник в селе, - ответил Михась, - Да и не так уж важно, кто настучал… Валяйте, спрашивайте дальше.

    - Ты уверен, что это нужное тебе место? – засомневался Меднек, когда они с Парфеновым оказались возле церкви.
    Парфенов кивнул.
    - Да. Надеюсь, тут я смогу получить подтверждение своим догадкам. Это не займет много времени.
    - Я подожду на крыльце, - сказал Меднек, - Но постарайся не задерживаться. Сам говорил, что время дорого.
    Уже смеркалось. Погода испортилась всерьез и надолго. По небу плыли свинцовые тучи, так низко, что, казалось, вот-вот заденут шпиль церкви. Ветер яростно трепал ветви деревьев. Селяне спешили по домам, снимали белье с веревок, закрывали ставни на окнах.
    И Парфенов и староста понимали, что до вечера осталось совсем немного, и темнота наступит раньше, чем при ясной погоде. Тем не менее, лейтенант настоял на своем. Поднявшись по ступеням, Парфенов толкнул дверь, она была не заперта.
    - Эй, есть тут кто-нибудь? – позвал Парфенов.
    Внутри было пусто. Лейтенант быстрым шагом миновал ряды скамей и приблизился к неприметной дверце справа от алтаря, внизу и по краям которой пробивался тусклый свет. Никто не отзывался на крик. Прислушавшись, Парфенов не мог различить никаких звуков за дверью. Лишь поскрипывали старые рассохшиеся доски под ногами, и дождь, все усиливаясь, барабанил по кровле. Лейтенанту стало жутко, он непроизвольно опустил ладонь на кобуру и расстегнул ее.
    «Что, если наши скудные знания и догадки об оборотнях не стоят и выеденного яйца? – подумал Парфенов, ощущая, как мурашки бегут по спине между лопатками, - Что, если оборотень хитрее, чем мы думаем? Что, если он может превращаться при свете дня, по желанию? Вдруг он может ступить на освященную землю, войти в церковь? Тогда, оборотнем может оказаться даже священник. Неспроста в облике этого пастора было нечто отталкивающее. И он ждет сейчас за дверью, беззвучно ухмыляясь, потому что глупая жертва сама пришла в его логово. Он ждет, прислушиваясь к моим шагам и дыханию, готовый наброситься и убить, разорвать горло клыками или когтями. И ему это удастся, ведь серебряные пули окажутся столь же бесполезны, что и свинцовые!»
    Мелькнула мысль вернуться и позвать на помощь Меднека. Пусть он старик с ржавой двустволкой, но вдвоем будет не так страшно. Но тут Парфенов взглянул на висящее на стене распятие, и хотя в полумраке были видны лишь смутные очертания креста и фигуры, приколоченной к нему, это воодушевило лейтенанта. Нет, не может нечисть найти укрытие в доме Божьем, пусть даже это захудалая сельская церквушка. Потому что, если может – значит, зло и порождения этого зла неуязвимы и непобедимы. А такого просто не должно быть. Ведь верно? Не должно такого быть! Не позволяя себе передумать и отступить, Парфенов сильно толкнул дверь, другой рукой обхватив рукоятку пистолета.
    В крошечной комнате, где едва разместились узкая кровать, письменный стол и шкафчик с книгами, перед распятием – уменьшенной копией того, что висело на стене церкви, стоял на коленях отец Григор. Видимо, общение с Богом так поглотило святого отца, что он не заметил окриков Парфенова, или не посчитал нужным отрываться ради таких пустяков от молитвы. Руки священника были сложены перед грудью, глаза прикрыты. Вернее, были прикрыты до того, как распахнулась дверь и в комнату ворвался вооруженный тип в мокрых обносках с чужого плеча. Даже в тусклом и колеблющемся свете от керосиновой лампы, стоящей на столе, пастор совсем не походил на чудовище, или человека, который готов вот-вот превратиться в чудовище. Парфенов облегченно вздохнул, но все же ощутил и легкое разочарование от того, что его ожидания не оправдались, а страхи оказались напрасными.
    - Вы что себе позволяете?! - возмущенно произнес Суручану, - Что вы хотите?
    Затем, разглядев и узнав своего незваного гостя, священник чуть не задохнулся от гнева и утратил способность связно выражаться.
    - Вы… вы… вы?!
    - Да, это я, - просто ответил Парфенов, не зная, как еще оправдать свое грубое вторжение. Он убрал руку с рукояти пистолета и миролюбиво помахал ей, показывая, что не замышляет ничего дурного, - Извините.
    - Какого… Что вам здесь нужно?! Опять хотите что-то расследовать или допрашивать? Уж не собираетесь ли вы раскопать могилу несчастной Марицы, чтобы еще раз осмотреть тело? Я буду жаловаться вашему командиру!
    - Послушайте, отец Григор, - сказал Парфенов, - Я же извинился, что вот так вломился к вам. Знаю, у нас поначалу были некоторые, гм… разногласия. Но сейчас я пришел к вам не за тем, чтобы допрашивать или обвинять в чем-либо. Я пришел за советом, как… как прихожанин к священнику.
    Пастор фыркнул.
    - Уж не хотите ли вы сказать, что внезапно уверовали в Бога? Хотите причаститься? Исповедоваться в грехах?
    Парфенов замялся, чувствуя стыд и смятение, словно вызванный к доске школьник, не выучивший урок. Одно дело говорить, спорить и даже угрожать служителю церкви, который, в придачу, вдвое старше тебя, будучи защищенным статусом офицера НКВД при исполнении. И другое дело – обратиться к этому же человеку за помощью, в условиях, когда офицерское звание, должность и оружие не играют ровным счетом никакой роли. Да еще придется называть священника «отец», словно родителя. А что, если этот святой отец вздумает сурово отчитать, пристыдить, или, самое худшее, высмеять? Парфенов предпочел бы еще раз встретиться лицом к лицу с оборотнем-убийцей, чем терпеть подобные унижения.
    «Что ж, - подумал лейтенант, - Меня сюда никто палкой не гнал и за язык не тянул. Назвался груздем…»
    - Не знаю, - ответил Парфенов на вопрос священника, - Пока не знаю. Наверное, нет. Я коммунист… и был атеистом. Но в вашем селе я столкнулся с чем-то, что нельзя объяснить с точки зрения коммуниста и атеиста. Мой командир мне не поверил. Солдаты, если я им расскажу, будут смеяться или решат, что я спятил. Но я все еще в своем уме, хотя это стоило мне немалых усилий. Есть люди, которые верят и хотят мне помочь, но мне важно ваше мнение.
    - Я такой же человек, как и другие, - сказал отец Григор, - Но, конечно, если вас что-то гнетет, я готов выслушать и дать совет. Это мой долг.
    - Спасибо, святой отец.
    Слова и тон лейтенанта заставили пастора смягчиться. Священник сразу почувствовал, что молодой офицер пережил нечто страшное, что оставило неизгладимый след в его душе. Он напоминал человека, выжившего при падении самолета, которому предстоит вновь подняться в небо. Поэтому отец Григор постарался забыть о неприятной ссоре во время первой встречи с Парфеновым.
    Вопреки убеждению, сложившемуся у советских офицеров после общения с пастором Суручану, он не был злобным и высокомерным засранцем. Во всяком случае, не всегда. Просто Господь наградил отца Григора сложным и противоречивым характером, в котором возвышенные помыслы боролись и часто проигрывали низменным человеческим страстям. Священник временами был вспыльчив и раздражителен, но больше от осознания собственных недостатков, из-за сомнений в себе и страхов, а не потому, что его выводили из себя окружающие. Напротив, с прихожанами он старался общаться учтиво, как подобает пастырю, службы и обряды проводил обстоятельно, словно в роскошном соборе перед тысячами верующих, а уж проповеди читал так проникновенно, что подчас выжимал слезы не только у женщин, но и у суровых мужиков.
    Что касается якобы дружественного отношения пастора к немецким солдатам, явившимся в село в самом начале войны, то это была не то чтобы совсем ложь, но, скажем так, полуправда. Второй же половиной являлось искреннее стремление священника любой ценой уберечь село от разорения, а его жителей – от репрессий. Если бы для этого пришлось служить еженедельные молебны за победу германского оружия – отец Григор пошел бы и на такую жертву. К сожалению, далеко не все в Берештах это понимали и одобряли. Даже те люди, имущество и хозяйство которых сохранилось в целости, благодаря кроткому заступничеству пастора.
    - Что с вами случилось? – спросил отец Григор, обратив внимание на перевязанную бинтом голову Парфенова, - Вы ранены? Почему вы так одеты?
    - Долгая история, а у меня очень мало времени - ответил Парфенов, - Вот скажите, святой отец… Если человек сознательно выступает против некоего зла, против… скажем так, исчадия ада – может ли он рассчитывать на поддержку светлых сил? А если он никогда не ходил в церковь, не молился, даже не крещен?
    - Послушайте, я не вполне понимаю…
    - Если, столкнувшись лицом к лицу со злом, я вслух или в мыслях буду призывать на помощь Бога – это поможет? Могу ли я надеяться на… божественную помощь?
    Сказать, что пастор был удивлен – значит, не сказать ничего. Он ожидал, что лейтенант заговорит о неких собственных проблемах или переживаниях; возможно, попросит совета, касающегося личной жизни; может, даже признается в чем-то постыдном, о чем не рассказал бы товарищам – хотя такое казалось почти невероятным. Но вопросы о противостоянии добра и зла, способные озадачить даже Иоанна Богослова, исходящие из уст офицера НКВД… Это совершенно сбило священника с толку, он задумался.
    - Сын мой… вы… то есть ты не возражаешь против такого обращения? – сказал, наконец, отец Григор, - Я не до конца понимаю, что происходит, но, мне кажется, ты тоже не понимаешь, о чем просишь. Господь наш – это не инструмент и не оружие. Это нечто большее, чем противник Дьявола. И вера в Него опирается не только на противостояние добра и зла. Я мог бы объяснить…
    - … но у меня нет времени постигать основы веры, - прервал пастора лейтенант, - То есть, вы хотите сказать, что имя Божие, молитвы, крест, святая вода – все это не обладает силой само по себе?
    - Без веры, молитва – всего лишь слова, распятие – кусок дерева, а святая вода – лишь вода.
    - И серебро может оказаться просто блестящим металлом, - со вздохом произнес Парфенов, - Что ж, спасибо и на том, святой отец.
    - Я не договорил, - сказал отец Григор, - Да, веру в Бога нельзя использовать, как пистолет. Но вера способна укрепить твой дух, сделать тебя сильнее. Сын мой, если ты веришь в то, что делаешь правильное и праведное дело, в то, что выступаешь на стороне добра против зла, то не имеет большого значения – веришь ли ты в Бога. Потому что в этом случае Он все равно будет верить в тебя. И Он не оставит тебя, пусть даже это будет не совсем такая помощь, как ты представляешь. Если окажешься в беде, страх и отчаяние будут овладевать твоей душой – вспомни мои слова. Тебе станет легче, я обещаю.
    - Еще раз спасибо, святой отец, - приободрившись, сказал Парфенов, - Это именно то, что я хотел услышать.
    Он уже переступил порог комнаты священника и собирался прикрыть за собой дверь, но вспомнил, о чем так и не спросил священника, хотя собирался с этого начать.
    - Святой отец, я знаю, что это вы попросили внука старосты написать записку; он проговорился, - сказал Парфенов, и, заметив, как при этих словах изменилось лицо пастора, поспешно добавил, - Я ни в чем вас не обвиняю, наоборот! Думаю, благодаря вашему предупреждению погиб лишь один человек, а не больше. Но я должен спросить – как вы узнали? Если вы давно знали, что один из жителей села – оборотень, то почему не сказали об этом прямо, не попросили нашей помощи?
    - Оборотень? – у отца Григора вновь от удивления полезли глаза на лоб, - Господь с тобой, я ничего не знал и знаю ни о каком оборотне! Уж не шутишь ли ты, сын мой?
    - О чем же тогда вы пытались нас предупредить? – недоуменно спросил Парфенов, - Ведь только из-за записки я устроил ночью засаду и узнал, с кем мы имеем дело. Да, в вашем селе поселилось чудовище, и мне казалось, что вы что-то об этом знаете.
    Пастор нерешительно взглянул на настенное распятие, словно ожидая получить разрешение свыше.
    - Что ж, я расскажу, если ты настаиваешь и готов задержаться еще ненадолго, - вздохнув, сказал он, - Да, действительно, я пытался предупредить вас о грозящей опасности. И я очень жалею, что выбрал такой глупый способ, а не обратился к тебе или командиру вашего отряда напрямую. Но я не ожидал, что дело дойдет до убийства. Я думал… Эх, я не знаю, о чем я тогда думал. Надеялся, что Господь наставит меня, но, видимо, ему было угодно…
    - Так, постойте, - прервал малоинформативную речь священника Парфенов, - Начните с начала, святой отец, и говорите, пожалуйста, кратко и по делу. Что и как вы узнали об опасности?
    - Когда сюда приходил ваш командир, он намекнул, всего лишь намекнул на то, что священник невольно может оказаться посвящен в тайны, которые люди раскрывают на исповеди. Тайны, касающиеся совершенных или лишь готовящихся преступлений, например. Он хотел знать, как бы я поступил, услышав на исповеди что-то, касаемо убийства Марицы Златовой – тогда вы занимались его расследованием. Я вспылил и велел ему убираться. Но позже много размышлял над этим вопросом капитана, и пришел к мысли, что зря разозлился на него. Капитан поставил меня перед сложной дилеммой, но это была не его вина.
    - Прошу вас, святой отец, - почти простонал Парфенов, - Ближе к делу. О нравственных дилеммах мы с вами побеседуем, когда все кончится.
    - Да-да, извиняюсь. Если в двух словах: один из прихожан на исповеди признался в грехе, который лишь собирался совершить. Он говорил об убийстве, но не об убийстве Марицы, нет. Скорее всего, это были лишь мысли и желания, которые никогда не превратились бы в дело, но это встревожило меня.
    - Вот как? – заинтересовался лейтенант, - Кто это был?
    - Нет, даже не проси, сын мой. Это тайна исповеди. Я сказал капитану, что не нарушу ее, и тебе повторю то же. Я и так рассказываю больше, чем мог бы раскрыть другой священник на моем месте.
    Отворилась дверь церкви. Шелест проливного дождя стал громче.
    - Эй, командир, где ты там? – раздался недовольный голос старосты Меднека, - Темнеет, знаешь ли! Да и дождь хлещет, как из ведра!
    - Я скоро! – крикнул в ответ Парфенов, - Еще несколько минут.
    - Тут подожду, - сказал Меднек, присев на ближайшую к выходу скамью, - Но если вы там выпиваете вдвоем, то грех не позвать третьего, вот что я вам скажу. Бог любит троицу!
    - Петр Меднек – один из тех, кто тебе помогает? – удивился пастор.
    Парфенов кивнул.
    - Да, он сам решился пойти со мной. Но давайте вернемся к нашему разговору. Что было дальше? Вы можете не называть имен, но о своих-то мыслях и действиях можете рассказать? Как я догадываюсь, кто-то из местных жителей задумал расправиться с Белкиным, нашим солдатом, которого мы подозревали в убийстве дочери кузнеца?
    - Да. Поначалу я решил, что его слова на исповеди порождены лишь гневом и скорбью, и когда пройдет время, человек сам будет сожалеть о них. Но все же я постарался отговорить его от задуманного, убеждая, что месть и даже мысли о мести – большой грех. Мне показалось, что он понял и согласился со мной. Но… вслед за ним пришел другой, признавшийся в тех же самых помыслах. И я понял, что это больше похоже на расчетливый сговор, нежели на пустые угрозы, изрекаемые в гневе, по глупости или с спьяну. Я пытался переубедить и его, но не был уверен, что мне это удалось. После я долго молился, прося Господа указать мне, как следует поступить. Я не мог раскрывать тайну исповеди. Но и просто сидеть, сложа руки, я тоже не мог. Поэтому, я сделал хоть что-то, в надежде, что желающие отмщения откажутся от своих планов, если увидят, что солдаты настороже. К сожалению, один ваш боец все же погиб. Остальное тебе известно, сын мой. И, судя по всему, о произошедшем той ночью тебе известно гораздо больше, чем мне.
    - М-да, как все запутанно… - пробормотал Парфенов.
    Он вытащил из кармана пиджака свой блокнотик, полистал, в поисках нужного места, и протянул раскрытый блокнот пастору.
    - Я уважаю ваше решение сохранить тайну исповеди, святой отец, и потому не прошу называть имена, - сказал он, - Но, как вы верно заметили, мне и до прихода к вам было многое известно. Я подозреваю в убийствах одного из этих людей. Просто кивните, если тут записаны имена и фамилии тех, кто недавно приходил к вам на исповедь.
    Отец Григор прочел написанное на странице и кивнул.
    - Но, - добавил он тут же, - тут три фамилии. Третьего на исповеди не было. Честно говоря, с некоторых пор он вообще перестал посещать церковь, хотя до этого был примерным прихожанином.
    Глаза Парфенова загорелись, как всегда, стоило ему напасть на новый след.
    - Вы хотите сказать, что один из этой троицы раньше постоянно бывал в церкви, исповедовался, причащался или как вы там это называете. А потом вдруг раз – и перестал? Без видимой причины, без объяснений? Странно, не так ли? Когда это произошло?
    - Года два назад или чуть меньше, - ответил Суручану, - Мне тоже показалось это странным. Тот человек лишился жены, а в горе люди часто приходят к Богу. Этого же словно что-то оттолкнуло. С тех пор он ни разу не переступал порог церкви, не приходил на исповедь, я ни разу не видел его среди прихожан. Хотя, как мне вспоминается, не так уж он и скорбел по своей жене…
    - И пропала она, как я догадываюсь, при странных и невыясненных до конца обстоятельствах? Мы ведь сейчас об этом человеке говорим? – Парфенов многозначительно постучал пальцем по строчке в блокноте, - Просто кивните.
    - Тебе никто не говорил, сын мой, что у тебя редкий талант докапываться до истины? – с легкой досадой заметил отец Григор, понимая, что этими «просто кивните» лейтенант ненавязчиво выведал у него все, о чем при других обстоятельствах пастор предпочел бы умолчать.
    - Нет, святой отец. Вы первый, - сказал Парфенов, - А этот Антонаш Цуркану кто вообще по роду занятий?
    - Он… м-мясник, - пастор запнулся, понимая, как двусмысленно звучит слово «мясник», когда речь идет о подозреваемом в жестоких и кровавых убийствах.
    Перед мысленным взором Парфенова вновь возникла картина, виденная им в утро первого убийства: застывшие на крыльце, ничего не понимающие староста и капитан Никитин; взбудораженная толпа, наседающая на троих испуганных бойцов; в первых рядах мужики с искаженными от злобы лицами, выкрикивающие угрозы и оскорбления, чуть дальше плачущие и визгливо голосящие женщины и старухи. Взгляд Парфенова скользнул по одному мужчине, другому, но они не привлекли и не задержали внимание. Этот слишком высокий, тот чересчур сухопарый, третий уже почти старик…
    Но вот один из местных мужчин, до того подстрекающий народ криками и жестами, прорывается вперед и хватается за ложе винтовки, которой солдат, как барьером, отгораживался от толпы. Огромные волосатые руки мужика стискивают винтовку, дергают ее, выкручивают, и, хотя молодой боец не выпускает оружие из рук, видно, что долго ему не продержаться против этого громилы, который вдвое тяжелее его. Еще немного, и либо нападавший завладеет оружием, либо кто-то из солдат не выдержит и откроет огонь. И начнется такая бойня, после которой о несчастной растерзанной девушке просто забудут, станет уже неважно кто и почему ее убил. Но тут Парфенов, почти не задумываясь, поднимает пистолет и стреляет в воздух. Все замирают. В реальности это заняло несколько секунд, в мыслях же Парфенов имел возможность рассматривать злобного мужика, все еще не отпускающего винтовку, столько, сколько понадобится.
    Чуть наклоненные вперед мускулистые плечи и крупные, покрытые выступающими венами, руки говорили о том, что человек долгие годы занимается тяжелым трудом. Об этом же свидетельствовал кожаный фартук, который нередко носят во время работы кузнецы. Но этот человек не был кузнецом, и фартук его покрывала не сажа и копоть. А коричневая корка запекшейся крови. Были ли на фартуке, одежде или руках следы свежей, еще не успевшей потемнеть крови, принадлежащей Марице Златовой? Парфенов, как ни напрягал память, не мог с уверенностью ответить на этот вопрос. Могли быть. Даже если бы он и заметил кровь, то, узнав о роде занятий человека, не придал бы этому значения. Кровь на мяснике – все равно что краска на маляре или опилки на плотнике; никто не обращает на это внимания.
    Но в одном Парфенов был уверен: тот, кто удирал от него ночью после убийства караульного, двигался с таким же проворством, которого не ожидаешь от грузного и плотного человека, имел такой же рост и чуть сутулую фигуру, толстую шею и крупную голову. Обладал такой же силой, а после превращения – еще большей. Парфенов мысленно заставил лицо мясника вытянуться вперед, подобно волчьей морде. Представил, как оно могло бы выглядеть в темноте, с горящими красными глазами, в обрамлении густой темной шерсти, которая, видимо, отрастала на оборотне так же быстро, как происходили другие изменения. От осознания того, что воспоминания и воображение полностью подтверждают выводы, к которым он пришел в ходе расследования, по телу Парфенова прошла дрожь.
    - Прячь дерево в лесу, а кровь – на мяснике, - со странной усмешкой произнес Парфенов, раскрывая свой блокнот на чистой странице.
    Итак, все части головоломки сложились воедино.

    - Никак не могу взять в толк – что там у вас случилось в штольне, отчего поднялась стрельба? – поинтересовался у майора Лиланда Никитин, - Вы ведь первыми начали стрелять, верно?
    Допрос подходил к концу. Ничего особо важного узнать не удалось, да Никитин и не рассчитывал на это. Переводчик уже вымотался, поскольку ему приходилось не только переводить, но и по-своему перефразировать вопросы, подгонять их под свои скудные знания немецкого. Как подозревал Никитин, толкование Михасем ответов майора тоже не отличалось высокой точностью.
    - О, не в ваших солдат, нет! – ответил Лиланд и замолк, в сомнениях.
    Сразу после перестрелки в каменоломне он уже пытался рассказать советскому командиру, что произошло. Но тогда впечатления и воспоминания были свежими, яркими. Сейчас же все это казалось кошмарным сном, который хотелось поскорее забыть. К тому же, Лиланд боялся, что допрашивающий его офицер сочтет правдивый рассказ неуместной шуткой, издевкой или попыткой заморочить ему голову.
    - Думаю, мы стали жертвами массовой галлюцинации, - произнес, наконец, Лиланд, взвешивая каждое слово, - Возможно, воздух в подземелье содержал некий газ, вызывающий не отравление, но странные видения. Мы видели то, чего не было, стреляли в то, чего не может быть.
    Теперь очередь замолчать, погрузившись в собственные мысли, перешла к Никитину. С одной стороны, ему очень хотелось расспросить немецкого майора об этих видениях. О странном разложившемся трупе. И особенно, о таинственной, замурованной камнями, пещере. Но, как и Лиланд, Никитин не хотел столкнуться с непониманием и выставить себя на посмешище. Да и трудности перевода давали о себе знать.
    Так бы они и молчали, размышляя об одном и том же, если бы не Михась.
    - Вы бы, товарищ капитан, вместо того, чтобы вокруг да около ходить, спросили бы напрямик, мол, видали они чудище в шахте или нет? – дерзко заявил парень, - А если видали, то, понятное дело, в него и палили. Да только таким чудищам обычные пули не страшны.
    - Чудище? – переспросил Никитин, - Чудовище, может быть? И ты туда же с этими чудовищами… Постой, так ты небось от Парфенова и наслушался?
    - Ну, наслушался, что такого? Лейтенант правду говорил. И дед мой правду говорит, что каменоломня проклята, все зло оттуда идет. Вы спросите немца, спросите. А то сам спрошу!
    Майор Лиланд, словно поняв, о чем спорят советский офицер и местный парень, вдруг что-то заговорил, взволнованно жестикулируя. Выслушав его, Михась нахмурился, бросил взгляд за окно и поднялся со стула. До него только сейчас в полной мере дошло, что убийства в селе, совершенные, по-видимому, неким мистическим чудовищем, события в каменоломне, о которых рассказывал немецкий офицер, и эта же каменоломня, считавшаяся проклятой много лет назад – звенья одной цепи, опутавшей село Берешты и окрестности. И цепь эта затягивается все туже и туже. Охота на оборотня, казавшаяся такой захватывающей и увлекательной некоторое время назад, теперь предстала отчаянной и безнадежной попыткой пары человек, полагающихся на сведения из сказок и легенд, покончить с неким древним, но все еще могущественным злом, для которого, возможно, эта попытка так же нелепа и смехотворна, как планы муравьев одолеть человеческую цивилизацию.
    - Ну и дела… Все хуже, чем я думал. Вот что, товарищ капитан, недосуг мне тут с вами сидеть. Уже смеркается, а деда все нет, и лейтенанта вашего тоже нет. Надо бы их найти, как бы чего не случилось.
    - А ну стой! Они что же вместе ушли? – спросил Никитин, - Куда? Зачем? Выкладывай все, что знаешь! И про то, что немец сказал – тоже.
    - Вы ж не поверите… - с сомнением начал Михась.
    - Поверю, - пообещал капитан Никитин, - Мой запас неверия нынче подошел к концу.

    Записи в блокноте лейтенанта Парфенова:

    Осмотр тела убитой Марицы Златовой.

    Рваные раны на горле, похожие на укусы. Глубокие, не меньше 2-3 см в глубину. По обе стороны дыхательного горла, трахея сдавлена, как при удушении. Многочисленные кровоподтеки вокруг ран. Было кровотечение, кровь лице, шее, а также на платье и на земле, где было найдено тело. Но не похоже, что кровопотеря смертельная. Вероятно, девушка умерла раньше, чем потеряла достаточно много крови – от болевого шока и удушья.
    Платье сверху разорвано, внизу цело. Нижнее белье не повреждено. Попытка изнасилования под сомнением.
    Под ногтями кровь. Девушка поцарапала убийцу? Или кровь собственная? Проверить следы крови и царапины на подозреваемых!
    Резаных, колотых или другого характера ран, характерных для холодного или подручного оружия не обнаружено.
    Судя по температуре тела и свернувшейся крови смерть наступила примерно за час или два до обнаружения тела в 5-6 часов утра.

    Свидетели.

    Непосредственных свидетелей убийства нет. Показания местных жителей полны противоречий и доверять им не стоит. Как и показаниям бойцов – могут покрывать друг друга.

    Подозреваемые.

    Ночной караул (теор. имели возможность отлучиться с поста или незаметно уйти в то время, когда было совершено убийство:
    С 12 до 3 – Дмитрий Белкин, Андрей Мережко
    С 3 до 6 – Егор Пахомов, Алексей Звягинцев

    Мотив.

    Неудавшаяся попытка изнасилования? Попытка скрыть что-то? Ограбление? Бред, что у нее было брать?

    Улики.

    Значок «Отличник РККА». Найден, как говорят очевидцы, в правой руке убитой.
    Из четырех бойцов у А.Звягинцева значок «Отличник РККА» в наличии. У Е.Пахомова и А.Мережко, по их словам, такого значка не было. У Д.Белкина на гимнастерке характерная дырка, значок отсутствует. По его словам – потерял до приезда в село.
    Врет, как сивый мерин! Но в убийстве не признается. Повторно допросить через несколько дней.

    С новой страницы:

    Марку Подолян
    Антонаш Цуркану
    Василь Чепрага

    Склонны к неподчинению и враждебным действиям. Могут быть опасны в случае волнений населения. Будет время – проверить: чем занимались до и во время войны, не замешаны ли в каких-либо преступлениях? Имеют ли огнестрельное или холодное оружие?

    Рассмотреть возможность: убийство М.Златовой – дело рук неизвестного. Либо житель села, либо посторонний, скрывающийся в лесу или в селе. Немец или румын, из недобитков? Из группы в каменоломне?
    Мотив – неизвестен. Подставить наших солдат? Кому выгодно?
    Свидетелей нет. Улик нет. Тупик.

    Показания А.Звягинцева (со слов капитана А.Никитина). Местный мужчина рано утром рядом с местом преступления. Личность неизвестна. Приметы неизвестны. Допросить Звягинцева, узнать подробности? Проверить троих местных из списка?

    Улика: анонимная записка с угрозами (предупреждением?). Грубые ошибки. Допущены специально, чтобы сбить с толку? Возможно, попытка устроить самосуд или просто убить Белкина. См. выше про троицу местных – они могут быть замешаны. В.Чепрага – корчма – выпивка – пьяная бравада. Возможно, пустые угрозы. Предложить капитану Никитину усилить ночные караулы.

    Начиная с этой страницы почерк Парфенова заметно меняется, становится менее разборчивым, появляются ошибки, сокращения, некоторые слова перечеркнуты, другие подчеркнуты.

    Звягинцев убит! Раны на горле те же, что у девушки. Убийца не человек!
    ОБОРОТЕНЬ!
    Оба убийства мб. связаны? Что общего: раны (укусы), нападавший оч. силен. Нападения ночью или рано утром. Боится света (солнца) или может превращ. только в темноте? Пули не берут. Связь с каменоломней (по сл. старосты села П.Меднека). Мб. боится серебра (по сл. внука старосты М.Меднека). Пули из серебра – сделать у кузнеца.
    Отпустить Белкина?
    Оборотень – один из жителей села. Тот самый, кого видел Звягинцев в утро пос. убийства?
    Собаки – мб. чуют оборотня?! Собаки нач. дохнуть или пропадать в прош. году или чуть раньше. Пропадали ли люди?
    Записку написал пастор Г. Суручану. Откуда он знал? Проверить, взм. допросить. Пастор может быть связан с теми, кто задумал самосуд?
    Спросить у кузнеца про дочь. Мотив 1-го убийства мб. личный. Проверить отнош. девушки с парнями, круг знакомых.
    Мотив: Ревность? Марица убита, птм. что встр. со Звягинцевым. Мотив 2-го убийства – тот же, ревность и месть.

    С новой страницы:

    Подозрев. Антонаш Цуркану:

    * Хотел свататься к Марице, получил отказ от кузнеца. Взм. затаил обиду. Все еще испыт. чувства?
    * Первая жена пропала. Нехорошие слухи. Сбежала? Мог убить и спрятать тело? Живет один.
    * Точно был зачинщиком напад. на солдат в утро пс. убийства. Хотел спровоцировать нас, чтб. отвлечь от расслед. убийства Марицы? Вспыльчив – это толк. на необдум. действ?
    * Мог не скрывать следы крови на одежде, руках – он мясник. Имел доступ к сырому мясу, крови.
    * Перестал посещ. церковь. Раньше регулярно ходил. Совп. по времени с пропажей жены и собачьим мором. Связано?
    Какое отношение он может иметь к каменоломне?

    С новой страницы:

    Если я погибну при попытке найти и ликвидировать оборотня-убийцу, и эти записи попадут в руки постороннего человека – передайте их капитану Никитину из отряда ГУ контрразведки «Смерш». Или любому офицеру советской армии. Пусть опросят бойцов нашего отряда, жителей села Берешты, проверят заброшенную каменоломню неподалеку от села. Тут творится что-то ужасное, и с этим нужно покончить!
    И передайте моей маме, что я люблю ее. И что я не мог поступать иначе, не мог бросить все и убежать. Я очень боюсь, но должен пойти до конца. Это мой долг.

    - Что так долго? – недовольно пробурчал Меднек, - Почти стемнело уже. Тебя что там – в католическую веру обратили? Так сияешь, словно в церкви тебе явилось откровение Господне.
    Парфенов, и правда выглядевший довольным, бросил взгляд на затянутое тучами небо. Как раз в этот момент серо-синюю клубящуюся пелену разорвала первая ослепительная молния. Староста вздрогнул и непроизвольно отступил под навес над входом в церковь. Через несколько секунд долетел раскат грома, пока еще не очень сильный. Но гроза неумолимо приближалась.
    - Не совсем откровение, но что-то вроде того, - ответил лейтенант, - Теперь я знаю все, что нужно. Ваши показания, слова кузнеца и пастора, мои собственные умозаключения – все указывает на одного и того же человека. Вернее, оборотня. Все ниточки сошлись воедино. Нам остается только прийти к нему и… дальше по обстоятельствам. Если он попытается напасть на нас, неважно, в человеческом облике, или перекинувшись в зверя – я буду стрелять без колебаний. Надеюсь, серебряные пули окажутся столь же действенными, как в сказках. Но если вы боитесь – вы не обязаны рисковать. Возвращайтесь домой, никто вас за это не осудит.
    - Ну уж нет, - ответил Меднек, поправляя ружье на плече, - Боюсь или не боюсь, а одного я тебя не брошу, в такую-то темень, да еще в грозу. Идем, покончим с этим делом поскорее.
    Главную дорогу, проходящую через центр села, так размыло дождем, что она грозила превратиться в непролазную трясину. Парфенов с завистью смотрел на высокие сапоги старосты, жалея, что, переодевшись в обноски, не догадался поискать свои собственные сапоги. Скорее всего, капитан закинул их в кузов или в кабину грузовика.
    - И кто же этот человек? – спросил Меднек, - Куда тебя вести?
    Парфенов назвал имя, и брови старосты удивленно поползли вверх.
    - Антонаш? Мясник? Вот те раз… Надеюсь, эти твои ниточки и правда ведут к нему, и ты ничего не напутал. Нет, он, конечно, тот еще хмырь, никогда мне не нравился. Но чтобы оборотень… Если бы ты не сказал – я бы на него и не подумал. Хотя… ни на кого другого тоже не подумал бы.
    - Просто поверьте мне, - сказал Парфенов, - Объяснять долго. И я же сказал – стрелять я буду только если он нападет или перекинется. Далеко его дом?
    - Да нет, рукой подать.
    Через несколько минут, вымокнув до нитки и до колен измазавшись жидкой грязью, они стояли у дома Антонаша Цуркану, сельского мясника. Гроза, словно чувствуя приближающуюся развязку, разошлась вовсю. Едва затихало эхо одного раската грома, как в небе снова сверкало и вновь раздавался грохот. Даже на главной улице Меднеку с Парфеновым не встретилось ни души; все, включая солдат, попрятались от дождя по домам.
    Сквозь ставни дома мясника пробивался слабый свет, видимо, от керосиновой лампы. Больше ничто не указывало на то, что хозяин дома. Впрочем, почти любой доносящийся изнутри звук был бы неминуемо заглушен раскатами грома и шелестом дождя.
    Парфенов, подойдя вплотную к дому, попробовал заглянуть внутрь через щели в ставнях, но они были слишком узки, чтобы рассмотреть хоть что-то, кроме света лампы. Выбрав относительно сухой участок у стены, прикрытый от дождя скатом крыши, лейтенант достал пистолет, проверил, не вымок ли он, не заедает ли затвор. К сожалению, фонарь, потерянный им во время ночной погони за убийцей-оборотнем, так и остался где-то в траве.
    - Я войду через дверь, - тихо сказал Парфенов Меднеку, - А вы обойдите дом вокруг и постерегите у окон – как бы не выскочил. Чуть что – кричите и стреляйте. Не в воздух, сразу на поражение, я в ответе. Если уж он через окно ломанется – значит, почуял меня или серебро. А не почует – я его в доме прищучу.
    Староста кивнул, снял с плеча двустволку и скрылся за углом дома. Парфенов немного подождал, дав возможность Меднеку добраться до заднего двора. Затем, глубоко вздохнув, он отступил на шаг от двери и что было сил пнул ее ногой.
    Точнее, попытался пнуть, но поскользнулся в грязи и чуть не упал. От легкого толчка дверь слегка дрогнула, а внутри громко лязгнула щеколда. Проклиная дождь, слякоть и собственную нерасторопность, Парфенов снова атаковал дверь, но добился лишь треска, свидетельствующего о том, что задвижка не представляет собой совершенно непреодолимого для человеческой силы препятствия. С третьего удара ему удалось, наконец, сорвать щеколду, дверь распахнулась.
    Первое помещение, открывшееся взгляду Парфенова, пустовало. Всю обстановку комнаты составлял грубый стол, на котором среди груды немытой посуды стояла горящая керосиновая лампа, табурет, кровать, застеленная свисающим до пола грязным покрывалом, и комод, слишком низкий, чтобы в нем мог спрятаться рослый мужчина. В дальней стене виднелось еще две закрытые двери.
    Хотя после шумного взлома задвижки особого смысла соблюдать тишину уже не было, Парфенов на цыпочках подошел к кровати и отдернул покрывало. Под кроватью – никого и ничего, кроме каких-то свертков и узлов, а также огромных сгустков давно не выметаемой пыли. На всякий случай Парфенов проверил и комод, набитый обычным деревенским скарбом, бельем и одеждой.
    Рядом с комодом в углу комнаты на полу выделялся квадрат люка, ведущего в подпол – характерная деталь почти всех местных домов, построенных на сложенном из камней или кирпичей цоколе. Люк был слегка приоткрыт, подложенный чурбачок не давал крышке опуститься; видимо, подполом недавно пользовались или собирались воспользоваться. Парфенов поддел край люка ногой и откинул, направив в темный провал ствол пистолета. Но никто не выскочил, не набросился на него. Ни единого шороха не донеслось снизу.
    И тут Парфенов совершил непростительную для оперативника «Смерша» оплошность. Не проверив как следует весь дом, и поддавшись, видимо, своей интуиции, он обратил все свое внимание на подпол.
    Парфенов подошел к столу, взял лампу и подкрутил фитиль, надеясь извлечь из крошечного язычка пламени побольше света. Затем, вернувшись к люку, лейтенант попытался одновременно осветить и осмотреть подпол, не выпуская при этом из одной руки тяжелой керосиновой лампы, а из другой – пистолет. Поскольку нужно было еще чем-то опираться на край люка, чтобы не свалиться вниз, затея не увенчалась успехом. Бросать лампу в подпол Парфенов побоялся, она могла разбиться или погаснуть. Выпускать из рук пистолет казалось еще более неразумным поступком. Поэтому, сделав нелегкий выбор, Парфенов оставил лампу на полу рядом с люком, а сам, не позволяя себе засомневаться и передумать, спрыгнул в подпол.
    Почти сразу же, едва успев выпрямиться после приземления на утоптанную глину, лейтенант осознал свою ошибку. Скрипнула дверь, над головой послышались чьи-то тяжелые, но быстрые шаги. И, как показалось Парфенову, злорадное хихиканье. Лейтенант машинально схватился за край люка, хотя понимал, что вылезти уже не успеет. Единственное, что он успел за секунду, прежде чем крышка люка захлопнулась, погрузив подпол во тьму – убрать пальцы, иначе остался бы без них.
    «Ой, дурак, - с тоской подумал Парфенов, - Такому дураку не к Господу за помощью надо было обращаться, а сразу в психушку!»